Наталья Слудская специально для Ayel
Смотрю процесс над Бишимбаевым каждый день: это почти 8 часов, по сути, вторая работа. Зачем я надрываю себе сердце страшными подробностями последних часов жизни убитой и негодованием, которое испытываю при каждом слове подсудимого Бишимбаева и его адвокатов? В ответе на этот вопрос и содержатся важнейшие цель и смысл прямых трансляций из зала суда: процесс рассказывает нам о том, кто мы есть. Что мы за люди и в какой стране живём.
Фигура Бишимбаева в этой трагедии даже на мгновение не может рассчитывать на какое-либо двойное прочтение – зрители отчётливо видят разбалованного, надменного, самовлюблённого бастыка, привыкшего к тому, что любое его желание, любая воля исполняются немедленно. Тем, как он ведёт себя в зале суда, он подписывает себе приговор ещё до решения присяжных. То вкрадчивые интонации, то раздражённо прикрикивает, ни капли раскаяния, манипуляции, обиды, претензии, очернение памяти погибшей, обещания, что все всё поймут, когда прочитают переписку с Салтанат в его телефоне, а потом отказ предоставить пароль от телефона суду. Только своему защитнику, только с условиями. Человек на скамье подсудимых выставляет суду свои требования! Ничего не стесняясь. Ни на кого не оглядываясь. Уверенный в крепости той почвы под ногами, которую он устелил своим положением и своими деньгами.
Но, рассматривая природу такого явления, как Бишимбаев, нам придётся выйти за рамки парадигмы «преступник и совершённое им зло», взглянуть на ситуацию целиком и увидеть, откуда у этого зла растут корни. Процесс впервые дал нам возможность так явно и в таком объёме увидеть со стороны принципы нашего общественного устройства.
«Скажи, что это цветы маме министра» – от человека, который уже министром не является, более того – в его анамнезе 10-летний срок за коррупцию, а теперь будет ещё и убийство.
«Я так воспитан, он мой старший брат, и я не задаю вопросов, я только исполнял поручения» – от человека, который несколько часов подряд находился в одном помещении с девушкой, не подававшей признаков жизни после побоев мужа.
«Сказал распустить персонал и сегодня не работать. Сказал, без вопросов. Мы собрались и уехали по домам» – от администратора клуба, которая утром получила сообщение от рабочего: «Куандык буянит. ВИП перевернул вверх дном, надеюсь, жена жива».
«Мой сын должен защищаться, поймите меня, как мать, я сейчас от всего сердца говорю» – от матери взрослого мужчины, который не раз поднимал руку на свою гражданскую жену и которая в результате этих побоев погибла.
«Сама нозила, да?» – от полицейского, который приехал на место преступления и собственными глазами видел труп избитой до смерти женщины.
«Я сам сделал эту манипуляцию и для примера показал присяжным, что эта переписка ничем не отличается от других, которые следователь приложил к материалам дела» – от адвоката, который сам сочинил и заскриншотил переписку, которая была ему выгодна, и которую хитростью всучил-таки в руки присяжных.
«Это обычная ссора мужа и жены, можно сказать так, между собой» – от адвокатки в интервью на стороннем ресурсе в конце февраля.
Это наши люди, сограждане. В головах у которых укоренилась догма, что конфликт между мужем и женой – это дело семейное, что нельзя вмешиваться, иначе сам огребёшь, что приказ начальства не оспаривается, а то уволят. Немой договор стал питательной средой для этого не укладывающегося в голове преступления.
Надеюсь, Бишимбаев понесёт заслуженное наказание, но нам надо молиться не только об этом. Ещё о том, чтобы система, частью которой он является, частью которой мы все являемся, – так как мы встроены в неё, – чтобы вся эта система тоже пошатнулась. И другие «бишимбаевы», получившие в свои руки какую-либо власть (в семье, на работе, в государственных органах и институтах) начали терять это особое право – вести себя с теми, кто ниже их рангом, слабее физически или зависим финансово, так, как им заблагорассудится.
Безусловно, не все они потенциальные убийцы, но каждый на своём месте изо дня в день поддерживает фундамент, который позволяет им чувствовать себя так, как сейчас чувствует себя Бишимбаев на скамье подсудимых. С абсолютной уверенностью, что он – вершина пирамиды, более важная персона, чем все остальные. Потому все остальные и должны: жены – беспрекословно слушаться, подчинённые – не задавать лишних вопросов, рабочие – чинить раскуроченные двери, охранники – стирать записи с видеокамер.
Не знаю, заметил ли кто-то из участников этого события (как называют в суде последние сутки жизни Салтанат), что их равнодушное согласие с тем, что всё должно происходить именно так, позволило этой трагедии случиться. «Мы просто делали свою работу и ни во что не вмешивались». То есть ничего не нарушили. Делали, как у нас принято.
Страх не соответствовать этим уродливым, но прочно утвердившимся в обществе нормам, был сильнее моральной ответственности, что за стеной находится человек, который в беде и отчаянно нуждается в помощи, – и как я буду с этим жить, если случится что-то непоправимое. Случилось.
Суд по делу Бишимбаева разделил нашу жизнь на «до» и «после»: смерть Салтанат не оставляет нам выбора – нам необходимо учиться перешагивать через этот привычный страх. И когда кто-то, у кого в руках сосредоточена какая-либо власть, нарушает моральные законы, выходит за рамки своих полномочий, теряет человеческий облик, – противостоять этому. С одной стороны, это утопия – думать, что теперь всё изменится и мы станем более решительно давать отпор, когда ситуация выходит за пределы: а) правового поля, б) общечеловеческих ценностей, гуманизма. Но если не верить в то, что это возможно, тогда этот суд можно закрывать прямо сейчас. Поэтому надо верить, действовать, говорить о нашем несогласии находиться внутри таких систем, где убивают человека, а мы спокойно ходим мимо.
Перестраивать сознание – это будет непросто. Это будет небыстро. Но мы должны вынести из зала суда необходимость обретать новый паттерн – не молчать, не соглашаться, не принимать такие правила. Потому что за резонансным процессом, всколыхнувшим всю страну, сокрыты сотни других подобных «событий» – не столь громких, но от того не менее трагичных, ведь за каждым из них стоит чья-то покалеченная судьба, здоровье, жизнь, чьё-то горе и невосполнимые потери. Я приведу статистику, она достаточно распространена, но я сделаю это ещё раз. У нас не менее 80 убитых женщин в год. 300 заявлений о домашнем насилии в полицию в день. А сколько тех, кто побоялся обратиться в полицию из-за неверия в правосудие или стыда перед родными? А теперь менее распространённое, о чем мало кто задумывается: чем больше насилия в адрес женщин, тем выше общий уровень насилия в стране.
Если где-то насилие и агрессия допускаются по отношению к женщинам – значит, здесь допустимо, чтобы все угнетали всех. И это не какая-то порицаемая штука, а вовсе даже конвейерная, мы, сами того не замечая, обслуживаем эту ленту, чтобы она не останавливалась.
Очень надеюсь, что новый Закон о криминализации бытового насилия существенно изменит картину со стороны государства. Но процесс по делу Бишимбаева громко обращается ко всем нам: остановить это – и в зоне нашей личной ответственности тоже.
В обсуждении процесса в Сети, на фоне тотальной поддержки в адрес Салтанат и её семьи, встречаются и такие сообщения: «Женщины, послушайте, вы сами виноваты, не умеете общаться с мужчинами. Нужно всегда хвалить мужчину и уважать, что-то ему подарить, обхитрить… А не строить из себя жертву. Тогда он не будет бить, будьте умнее». Ещё один продукт системы, где в связке «мой начальник – я его подчиненный – а это моя собственная жена» он видит прямую связь между тем, как в большом мужском мире он преклоняется перед теми, кто сильнее его, и как потом по возвращении домой он должен взять реванш с помощью зависимой от него и заискивающей перед ним жены. Его рабочая модель – где все стоят на коленях, и где на любой ступеньке социальной лестницы (в разрезе наличия или отсутствия каких-либо привилегий) слабый безоговорочно подчинён сильному.
Суд над Бишимбаевым нос к носу поставил нас перед необходимостью решать – а действительно ли нам подходит такая модель?
В эти дни, когда внимание всей страны приковано к экранам, я шла мимо ларьков с хозяйственными товарами и увидела за прилавком женщину средних лет, она смотрела процесс в телефоне и плакала. К ней обратился кто-то из покупателей с вопросом: «Сколько стоит?». Она подняла от телефона свои зарёванные глаза и сдавленным голосом сказала: «Извините, я сейчас не могу…». Без сомнения, она плакала о Салтанат. Но в её слезах было больше, чем сострадание к этой бедной девочке, чья жизнь оборвалась так рано, и к её родным, которые будут теперь безутешны до конца своих дней. Она плакала и о себе тоже, о каком-то своём невысказанном горе, возможно, о своих детях, для которых она, конечно же, хотела бы благополучной, справедливой и безопасной страны. Где нельзя убить человека, даже если он не согласен «обхитрить и похвалить».
✅ Подписывайтесь на https://t.me/ayel_kz